Как журналист «Коммуны» переписывался с княгиней Зинаидой Шаховской
Доверяй, но проверяй
Начиналось всё с того, что в первом январском номере за 1992 год газета напечатала статью преподавателя художественного училища о поездке во Францию и о встрече с писательницей и журналисткой Зинаидой Алексеевной Шаховской.
Шаховская – из первой волны эмиграции, представительница древнейшего княжеского рода, ведущего отсчет от Рюрика. Начало 1990-х – это время, когда в периодику буквально хлынула волна произведений писателей-эмигрантов, и в обществе бурно проходило осмысление их вклада в отечественную литературу.
Материал о Шаховской я увидел уже в вышедшем номере газеты, и меня несколько озадачило то, что он прошёл мимо отдела культуры, которым я тогда заведовал. В «Коммуне» существовало незыблемое правило: если ты написал или подготовил авторскую статью не по тематике своего отдела – а это нисколько не возбранялось, - то должен передать её в тот отдел, которому она соответствует по содержанию.
В данном случае ничего подобного не произошло. Тот, кто готовил материал к публикации, не прочь был, как он сам говорил, утереть нос коллегам. Вот, дескать, смотрите, мимо чего вы прошли и не заметили. И если б я не я…Проверить же достоверность приводимых в заметках фактов он не удосужился, а полностью доверился автору.
И напрасно.
Прошёл месяц с момента публикации, и почтальон принесла письмо на имя редактора из шестнадцатого округа Парижа. Подписано оно было рукой Зинаиды Шаховской.
«Мы уплывали несчастными»
Теперь самое время рассказать, кто такая Шаховская. Это имя прозвучало в советской печати в 1988 году, когда в одиннадцатом номере журнала «Юность» тиражом 3 миллиона 100 тысяч экземпляров появился отрывок из книги З.А. Шаховской «В поисках Набокова». И здесь же – пять рассказов самого Владимира Набокова.
Зинаида Алексеевна (1906-2001) – коренная москвичка. Имение её отца находилось неподалёку от нас, в Тульской губернии. Лето она обычно проводила в сельской местности. Отсюда и то подлинное, до мелочей, знание крестьянского быта, его уклада. Ей до сердечной боли были по душе «облака мякины, летящей с гумна, дыхания земли после половодья, искры, летящие под молотом кузнеца, вкус парного молока или краюхи ржаного хлеба, посыпанного солью».
Но случилась революция.
«Все русские превратились в кочевников, - вспоминала Шаховская. – Миллионы людей шли, ехали, скакали по бескрайним просторам в поисках своих любимых или пищи, или армии, на стороне которой они хотели сражаться». Зинаида вместе с матерью и сестрой в феврале 1920 года покинула Россию. Вот как она описала тот душераздирающий момент отплытия из Новороссийска на корабле немецкой медицинской службы «Ганновер», захваченном британцами: «Женщины, старики и дети становились на колени. Многие начали плакать, не стесняясь, перед лицом моря, перед лицом земли. Мы уплывали, и солнце садилось за нами, несчастными».
Продолжать обучение ей пришлось в Константинополе и Брюсселе, а завершать – в Париже. Она сразу стала писать по-русски и по-французски. Её романы написаны на французском и подписаны псевдонимом Жак Краузе. Мемуарные книги – «В поисках Набокова», «Отражения», критические статью, эссе – создавались на русском.
Дружеские отношения связывали Шаховскую с такими яркими представителями русского зарубежья, как литераторы М. Цветаева, Г. Адамович, В. Иванов, Т. Толстая, М. Осоргин, Тэффи, Е. Замятин, В. Ходасевич, А. Ремизов, Ю. Анненков. Им посвящены ей воспоминания. В этом ряду есть и имя нашего земляка – писателя, лауреата Нобелевской премии И.А. Бунина. Сохранялись письма Ивана Алексеевича к Зинаиде Алексеевне. Бунин в своих посланиях обращался к Шаховской не иначе как «дорогая» или «милое Ваше Сиятельство». Однажды сделал и такую запись: «Как не увижу Шаховскую, сам не свой хожу! Тоскую!» Она же в очерке «Бунин» писала так: «У нас установились самые простые, очень добрые отношения. Бунин со мною, по-видимому, не скучал, а я не могла скучать, слушая его».
В годы войны Шаховская принимала участие в движении сопротивления на юге Франции, награждена орденом Почётного Легиона, а с 1945 года стала военным корреспондентом при союзных армиях, присутствовала на Нюрнбергском процессе, передавала репортажи из Греции во время проходившей там гражданской войны. А ещё долгое время (с 1968 года по конец восьмидесятых) была редактором парижской газеты «Русская мысль».
Случилось в её жизни и то, что, казалось, больше никогда не могло произойти: она год (1956-1957) вместе с мужем, бельгийским дипломатом Святославом Малевским-Малевичем провела в Москве.
«Не верьте этой версии»
Однако вернёмся к посланиям Шаховской в «Коммуну». «Многоуважаемый господин редактор! В Вашей газете от 01.01.92г. в статье о встрече со мной я нашла фразу, мне приписанную и совершенно извращающую мою позицию по отношению к Сергею Эфрону и Марине Цветаевой. Фраза эта, будто бы мною сказанная: «Прошу Вас, не верьте этой версии об Эфроне, что он участвовал в делах НКВД». И в моей книге, и в моём интервью в «Известиях» (в марте 1991 года собкор во Франции Юрий Коваленко напечатал пространную статью «Советские чекисты и русские эмигранты. Знала ли Марина Цветаева, что её муж – агент ВКВД». – В.С.), и в других органах печати, я, наоборот, утверждаю, что Сергей Эфрон - убийца Рейсса (Игнатий Рейсс-Порецкий – бывший советский агент, порвавший с чекистами. – В.С.). Но что Марина Цветаева об этом не знала. Прошу Вас поместить это моё заявление в ближайшем номере «Коммуны», согласно международным законам о печати. Примите мой привет. Зинаида Шаховская».
Щекотливое положение
Ситуация – не из приятных.
Усугублялась она ещё и тем, что автор без зазрения совести взяла из вышедшей у нас в стране в 1991 году книги З.А. Шаховской подходящие, на её взгляд, куски текста и выдала их за свой.
- Как будем выходить из столь щекотливого положения? – сказал редактор и положил мне на стол заграничное письмо.
Меня такой подход несколько напряг:
- Так пусть тот, кто организовал и готовил публикацию, и думает.
Редактор покачал головой:
- Займись этим. И без промедления.
Меня озадачило то, что письмо явно было написано рукой одного человека, а подпись – другой. К тому же отправлено оно было не из Франции, а из Москвы. Об этом мы и написали на парижский адрес. И попросили подтвердить, что написанное от имени З.А. Шаховской полностью соответствует действительности.
Вскоре, теперь уже отправленный из Парижа, пришёл ответ: «Ваше письмо от 26.02.92г. меня несколько удивило. Я очень редко кому пишу сама от руки, чаще всего диктую. Подпись же – моя, да и моя манера обращаться: например – «многоуважаемый» вместо «уважаемый», и вообще стиль другой. Письма мои почти все отправляются в Россию с верными оказиями, через журналистов или членов посольства (над словом «посольства» рукой Шаховской надписано сокращенное слово «рус». – В.М.), или иностранцев. Ваше письмо шло ко мне 2 недели, а моё к Вам - быстрее. Да и вообще я не очень привыкла, чтобы моим словам не верили… Из-за распространенного, к сожалению, в России неуважения к писателю буду теперь принимать только тех, кого мне рекомендуют люди, которым я доверяю…
Буду ждать от Вас номер «Коммуны с моими письмами».
То есть получалось, что Шаховской ещё следовало вернуть ей письма, отправленные в Воронеж. И последняя фраза, которая никак не входила в контекст письма: «1917-18 гг. не оправдали народных надежд». Подпись же на этот раз была такая: «С приветом – Зинаида Шаховская, собственной рукой». А в самом низу слева дрожащим почерком, мелко и трудно читаемо с первого раза – три строчки: «Вся моя переписка с нынешней Россией будет сохранена в архиве – для потомков». Вот, оказывается, для чего требовалось вернуть письма.
* * *
Письма мы не стали возвращать автору по той простой причине, что по существующему законодательству они должны были храниться в архиве редакции не менее пяти лет. Об этом мы и сообщили З.А. Шаховской. Вместо этого направили ксерокопии её посланий к нам и номер «Коммуны» с опровержением.
В ответ пришло предельно короткое сообщение от секретаря писательниц: письмо получено и передано Зинаиде Алексеевне.
Начиналось всё с того, что в первом январском номере за 1992 год газета напечатала статью преподавателя художественного училища о поездке во Францию и о встрече с писательницей и журналисткой Зинаидой Алексеевной Шаховской.
Шаховская – из первой волны эмиграции, представительница древнейшего княжеского рода, ведущего отсчет от Рюрика. Начало 1990-х – это время, когда в периодику буквально хлынула волна произведений писателей-эмигрантов, и в обществе бурно проходило осмысление их вклада в отечественную литературу.
Материал о Шаховской я увидел уже в вышедшем номере газеты, и меня несколько озадачило то, что он прошёл мимо отдела культуры, которым я тогда заведовал. В «Коммуне» существовало незыблемое правило: если ты написал или подготовил авторскую статью не по тематике своего отдела – а это нисколько не возбранялось, - то должен передать её в тот отдел, которому она соответствует по содержанию.
В данном случае ничего подобного не произошло. Тот, кто готовил материал к публикации, не прочь был, как он сам говорил, утереть нос коллегам. Вот, дескать, смотрите, мимо чего вы прошли и не заметили. И если б я не я…Проверить же достоверность приводимых в заметках фактов он не удосужился, а полностью доверился автору.
И напрасно.
Прошёл месяц с момента публикации, и почтальон принесла письмо на имя редактора из шестнадцатого округа Парижа. Подписано оно было рукой Зинаиды Шаховской.
«Мы уплывали несчастными»
Теперь самое время рассказать, кто такая Шаховская. Это имя прозвучало в советской печати в 1988 году, когда в одиннадцатом номере журнала «Юность» тиражом 3 миллиона 100 тысяч экземпляров появился отрывок из книги З.А. Шаховской «В поисках Набокова». И здесь же – пять рассказов самого Владимира Набокова.
Зинаида Алексеевна (1906-2001) – коренная москвичка. Имение её отца находилось неподалёку от нас, в Тульской губернии. Лето она обычно проводила в сельской местности. Отсюда и то подлинное, до мелочей, знание крестьянского быта, его уклада. Ей до сердечной боли были по душе «облака мякины, летящей с гумна, дыхания земли после половодья, искры, летящие под молотом кузнеца, вкус парного молока или краюхи ржаного хлеба, посыпанного солью».
Но случилась революция.
«Все русские превратились в кочевников, - вспоминала Шаховская. – Миллионы людей шли, ехали, скакали по бескрайним просторам в поисках своих любимых или пищи, или армии, на стороне которой они хотели сражаться». Зинаида вместе с матерью и сестрой в феврале 1920 года покинула Россию. Вот как она описала тот душераздирающий момент отплытия из Новороссийска на корабле немецкой медицинской службы «Ганновер», захваченном британцами: «Женщины, старики и дети становились на колени. Многие начали плакать, не стесняясь, перед лицом моря, перед лицом земли. Мы уплывали, и солнце садилось за нами, несчастными».
Продолжать обучение ей пришлось в Константинополе и Брюсселе, а завершать – в Париже. Она сразу стала писать по-русски и по-французски. Её романы написаны на французском и подписаны псевдонимом Жак Краузе. Мемуарные книги – «В поисках Набокова», «Отражения», критические статью, эссе – создавались на русском.
Дружеские отношения связывали Шаховскую с такими яркими представителями русского зарубежья, как литераторы М. Цветаева, Г. Адамович, В. Иванов, Т. Толстая, М. Осоргин, Тэффи, Е. Замятин, В. Ходасевич, А. Ремизов, Ю. Анненков. Им посвящены ей воспоминания. В этом ряду есть и имя нашего земляка – писателя, лауреата Нобелевской премии И.А. Бунина. Сохранялись письма Ивана Алексеевича к Зинаиде Алексеевне. Бунин в своих посланиях обращался к Шаховской не иначе как «дорогая» или «милое Ваше Сиятельство». Однажды сделал и такую запись: «Как не увижу Шаховскую, сам не свой хожу! Тоскую!» Она же в очерке «Бунин» писала так: «У нас установились самые простые, очень добрые отношения. Бунин со мною, по-видимому, не скучал, а я не могла скучать, слушая его».
В годы войны Шаховская принимала участие в движении сопротивления на юге Франции, награждена орденом Почётного Легиона, а с 1945 года стала военным корреспондентом при союзных армиях, присутствовала на Нюрнбергском процессе, передавала репортажи из Греции во время проходившей там гражданской войны. А ещё долгое время (с 1968 года по конец восьмидесятых) была редактором парижской газеты «Русская мысль».
Случилось в её жизни и то, что, казалось, больше никогда не могло произойти: она год (1956-1957) вместе с мужем, бельгийским дипломатом Святославом Малевским-Малевичем провела в Москве.
«Не верьте этой версии»
Однако вернёмся к посланиям Шаховской в «Коммуну». «Многоуважаемый господин редактор! В Вашей газете от 01.01.92г. в статье о встрече со мной я нашла фразу, мне приписанную и совершенно извращающую мою позицию по отношению к Сергею Эфрону и Марине Цветаевой. Фраза эта, будто бы мною сказанная: «Прошу Вас, не верьте этой версии об Эфроне, что он участвовал в делах НКВД». И в моей книге, и в моём интервью в «Известиях» (в марте 1991 года собкор во Франции Юрий Коваленко напечатал пространную статью «Советские чекисты и русские эмигранты. Знала ли Марина Цветаева, что её муж – агент ВКВД». – В.С.), и в других органах печати, я, наоборот, утверждаю, что Сергей Эфрон - убийца Рейсса (Игнатий Рейсс-Порецкий – бывший советский агент, порвавший с чекистами. – В.С.). Но что Марина Цветаева об этом не знала. Прошу Вас поместить это моё заявление в ближайшем номере «Коммуны», согласно международным законам о печати. Примите мой привет. Зинаида Шаховская».
Щекотливое положение
Ситуация – не из приятных.
Усугублялась она ещё и тем, что автор без зазрения совести взяла из вышедшей у нас в стране в 1991 году книги З.А. Шаховской подходящие, на её взгляд, куски текста и выдала их за свой.
- Как будем выходить из столь щекотливого положения? – сказал редактор и положил мне на стол заграничное письмо.
Меня такой подход несколько напряг:
- Так пусть тот, кто организовал и готовил публикацию, и думает.
Редактор покачал головой:
- Займись этим. И без промедления.
Меня озадачило то, что письмо явно было написано рукой одного человека, а подпись – другой. К тому же отправлено оно было не из Франции, а из Москвы. Об этом мы и написали на парижский адрес. И попросили подтвердить, что написанное от имени З.А. Шаховской полностью соответствует действительности.
Вскоре, теперь уже отправленный из Парижа, пришёл ответ: «Ваше письмо от 26.02.92г. меня несколько удивило. Я очень редко кому пишу сама от руки, чаще всего диктую. Подпись же – моя, да и моя манера обращаться: например – «многоуважаемый» вместо «уважаемый», и вообще стиль другой. Письма мои почти все отправляются в Россию с верными оказиями, через журналистов или членов посольства (над словом «посольства» рукой Шаховской надписано сокращенное слово «рус». – В.М.), или иностранцев. Ваше письмо шло ко мне 2 недели, а моё к Вам - быстрее. Да и вообще я не очень привыкла, чтобы моим словам не верили… Из-за распространенного, к сожалению, в России неуважения к писателю буду теперь принимать только тех, кого мне рекомендуют люди, которым я доверяю…
Буду ждать от Вас номер «Коммуны с моими письмами».
То есть получалось, что Шаховской ещё следовало вернуть ей письма, отправленные в Воронеж. И последняя фраза, которая никак не входила в контекст письма: «1917-18 гг. не оправдали народных надежд». Подпись же на этот раз была такая: «С приветом – Зинаида Шаховская, собственной рукой». А в самом низу слева дрожащим почерком, мелко и трудно читаемо с первого раза – три строчки: «Вся моя переписка с нынешней Россией будет сохранена в архиве – для потомков». Вот, оказывается, для чего требовалось вернуть письма.
* * *
Письма мы не стали возвращать автору по той простой причине, что по существующему законодательству они должны были храниться в архиве редакции не менее пяти лет. Об этом мы и сообщили З.А. Шаховской. Вместо этого направили ксерокопии её посланий к нам и номер «Коммуны» с опровержением.
В ответ пришло предельно короткое сообщение от секретаря писательниц: письмо получено и передано Зинаиде Алексеевне.